Реклама


ГЕЙ-ЛЮССАК

Дружба Ген-Люссака с Гумбольдтом. Труды но эвднометрии. Путешествие но Италии и Германии

Хотя немного знакомый с историей наук первой половины текущего столетия слыхал о тесной дружбе Гумбольдта с Гей-Люссаком и об ее влиянии на характер искусного химика, но никто не знает ее начала и продолжения. Нельзя не рассказать этого в нашей биографии.

До незабвенного путешествия, доставившего нам разнообразные сведения об Америке, Гумбольдт приготовлялся к нему прилежным изучением многих предметов. В свое путешествие, он определял эвдио-метрически составные части воздуха; эта работа, производимая наскоро, не давала точных результатов. Гей-Аюссак заметил ошибки и осуждал их со строгостью, простительною только по его молодости.

Само собою разумеется, что по возращению Гумбольдта, Бертолле принял его с чистосердечным дружеством и с той приветливостью, которой всегда отличался знаменитый химик, и которая навсегда осталась в памяти и в душе его знакомых.

Однажды в зале аркельского дома Гумбольдт заметил высокого молодого человека, скромного, но с наружностью, выражающею его внутреннее достоинство. «Это Гей-Аюссак», — сказал ему тот физик, который недавно не побоялся подняться в атмосферу для решения важных ученых вопросов. — «И автор злой критики моих эвдиометрических опытов», — прошептал Гумбольдт. Несмотря на чувство естественной досады, Гумбольдт подошел к Гей-Аюссаку и после нескольких лестных слов об его воздушном путешествии протянул к нему руку и предложил свою дружбу. Это как в трагедии: «Будем друзьями Циппа!» Но сюда нельзя применить тех горьких размышлений, которые, по словам Вольтера, заставили маршала Аафельяда сказать: «Ах, Август, как неприличны тебе слова Корнеля!» Вот начало взаимной привязанности, постоянной и принесшей много пользы наукам. И действительно, вскоре потом новые друзья произвели важные эвдиометрические работы.

Описание этих работ было читано в академии наук I нивоза XIII года. Главная их цель состояла в определении, какой точности можно достигнуть в разложении воздуха посредством вольтова эвдиометра; но в то же время физики, коснувшись вопросов химии и физической географии, на многие из них распространили яркий свет, о других же предложили весьма остроумные догадки. В этой самой записке находится то замечание, которое потом, в руках Гей-Аюссака, превратилось в важную теорию; именно; оксиген и гидроген составляют воду, соединяясь в определенной пропорции ста объемов первого газа с 200-и второго.

В наших летописях наук встречаем много записок, изданных от имени двух авторов. Такое товарищество, редкое у иностранных ученых, имеет некоторые неудобства: публика несправедливо оценивает труды товарищей, когда в самом сочинении не означено ясно участие каждого из них; она часто осуждает слова: «мы думали, мы вообразили» на том довольно верном основании, что одна и та же мысль не может приходить на ум обоих товарищей в одно время, в одно мгновение. Поэтому одного из них считают работником, простым исполнителем мыслей другого.

Неудобство общих сочинений, проистекающее из человеческой природы, уничтожается, когда один из трудящихся решается избавить публику от ложных догадок. Такого товарища Гей-Аюссак имел счастье найти в Гумбольдте. Вот что читаем в примечании к их общей записке: «В нашем сочинении мы утверждаем, что 100 частей окси-гена по объему требуют для своего насыщения 200 частей гидрогена. Берцелий упоминал уже об этом явлении, как об основании всего, что после открыто относительно определенных пропорций; но проницательности Гей-Аюссака принадлежит наблюдение полного насыщения. Я участвовал в опытах, но только один Гей-Аюссак провидел важность наблюдений для теории».

Такое чистосердечное и честное признание не удивит знавших нашего знаменитого и достопочтенного товарища.

После мы возвратимся к этим замечательным трудам Гей-Аюссака.

Гей-Аюссак, репетитор Фуркруа, по дружбе и содействию Бер-толле получил увольнение на год для путешествия с Гумбольдтом по Италии и Германии. До выезда из Парижа оба друга запаслись метеорологическими снарядами, особенно же снарядами для определения наклонения магнитной стрелки и напряжения магнитной силы в различных географических широтах. Они начали свое путешествие 12 марта 1805 г.; снаряды свои употребляли в Аионе, Шамбери, в С.-Жан-де-Морьене, в С.-Мишеле, Аанслебурге, на Монсенисе, и пр. О результатах их магнитных опытов буду говорить по случаю записки нашего товарища, помещенной в трудах аркельского общества.

В молодости Гей-Аюссаку нравились теории Делюка, и многие из них считал он совершенно верными; но проезжая Альпы, он совершенно переменил свои убеждения; например, он понял, что для объяснения многих любопытных явлений надобно прибегать к действию восходящих потоков атмосферы*.

Наши идеи о многих естественных явлениях проясняются и расширяются всего более путешествиями по горам, особенно в товариществе с таким опытным, остроумным и проницательным наблюдателем, каков был Гумбольдт.

Гей-Аюссак и товарищ его путешествия, посетив Геную, приехали в Рим 5 июля 1805 г. и остановились во дворце Tommati alia Trinita di Monte, где жил В. Гумбольдт поверенный в делах от Пруссии.

Гей-Аюссак приходил в восторг от своего товарища, прославившегося красноречивыми описаниями великих явлений в странах гористых; но в душе его возбудилось новое, неизвестное ему чувство изящного, когда он рассмотрел бессмертные памятники зодчества, живописи и ваяния и когда послушал ученых бесед Рауха, Торвальдсена и пр., живших также во дворце Томмати. Сверх того, он был свидетелем чарующего действия великих дарований: г-жа Сталь во всех блестящих обществах вечного города царствовала силой своего красноречия и остроумия.

Гей-Аюссак прожил в Риме не без пользы и для химии. Благодаря благосклонности Моррикини, отдавшего свою лабораторию в распоряжение молодого путешественника, он объявил 7 июля, что в рыбьих костях содержится плавиковая кислота вместе с кислотой фосфорной, и 9 июля он кончил анализ квасцового камня из Тольфы.

15 июля 1805 г. Гумбольдт и Гей-Аюссак оставили Рим и отправились в Неаполь вместе с Аеопольдом Бухом, еще молодым, но уже сделавшимся известным замечательными геологическими исследованиями. Везувий, до того времени спокойный, как бы обрадовавшись трем знаменитым наблюдателям, пришел в сильное движение: полетела из него пыль, потекла лава, открылись электрические явления, словом, началось великолепное и страшное извержение.

Наконец, по словам одного из товарищей ученого химика, Гей-Аюссак имел счастье быть свидетелем землятресения, какого никогда не испытывал Неаполь.

Гей-Аюссак воспользовался этим случаем для решения задачи, которая смеялась над проницательностью многих наблюдателей со времени Эмпедокла.

Мы скоро дадим отчет о трудах нашего друга, всходившего на Везувий сряду шесть раз.

Время, в которое не занимался горящим Везувием, Гей-Аюссак посвящал рассмотрению собраний предметов естественной истории, особенно прежних вулканических произведений. Наши путешественники остались очень довольны предупредительностью и вежливостью маркиза Торре и полковника Поли; но не таков был доктор Томпсон: когда они явились к нему с одним неаполитанцем, тогда вступая в свой музей, он сказал: «разойдитесь, господа; за двумя мне легче смотреть, нежели за четырьмя». Хотели знать, в каком обществе лаззарони доктор Томпсон приобрел столь низкие чувства и научился грубому языку; но понятно без объяснений, что Томпсон не мог быть другим человеком, как медик и друг генерала Актона, управлявшего политическими убийствами, очернившими Неаполь в конце прошедшего столетия.

Путешествуя сухопутно и по морю в окрестностях Неаполя, Гей-Аюссак исправил всеми принятые тогда ложные идеи: он нашел, что воздух, содержащийся в морской воде, состоит не из 21 части ок-сигена, но из 30 на 100. Вместе с Бухом он посетил Монте-Нуово и Эпомео. Увидав Монте-Нуово, Гей-Аюссак совершенно согласился с Бухом, который начал тогда распространять в ученом мире мнение о поднятии гор из земли*. Эномео показалась им вулканом, выброшенным из земли без огня, без дыма и без кратера.

Кончив свои занятия в Неаполе, наши путешественники ненадолго возвратились в Рим.

17 сентября 1805 г. Гумбольдт, Бух и Гей-Аюссак отправились из Рима во Флоренцию по нагорной дороге с намерением посетить знаменитые ванны в Ноцере, подле которых папы Климент XII и Бенедикт XIII построили настоящие дворцы для удобства больных, тративших много денег с июня по сентябрь. Там Гей-Аюссак встретился с важной задачей: по химическому анализу Моррикини воздух тамошних вод должен содержать оксигена 40 частей на 100, т. е. почти вдвое более против пропорции в атмосфере; это казалось невероятным, и Гей-Аюс-сак действительно доказал, что воздух воды, употребляемый в ваннах, содержит 30 частей оксигена, как воздух из всех источников. И так целительность ноцерской воды происходила от другой неизвестной причины, и тем удивительнее, что эта вода совершенно чиста и никакой реактив не производит в ней мутности. Не от этой ли чистоты зависит ее целительная сила?

В века мифологические герои, прославленные греческими поэтами, проходили пустыни для истребления разбойников и диких зверей: наши путешественники, как видим, странствовали для уничтожения заблуждений и предрассудков, которые приносили более вреда, нежели древние чудовища, побиваемые Геркулесом, Тезеем, Пиритоем и пр.

Наши ученые приехали во Флоренцию 22 сентября. Фабброни, директор музея, принял их с отличным уважением, и тем доказал, что он был достоин доверенности Тосканского правительства. Гей-Аюссак находил большое удовольствие в его обществе, а более всего удивлялся глубоким знаниям Фабброни в объяснениях достоинств произведений Микеланджело и последовавших за ним знаменитых живописцев и ваятелей. Но Гей-Аюссаку не понравились слова ученого директора, который на вопрос о величине наклонения магнитной стрелки отвечал, что прекрасные инструменты, украшающие физический кабинет великого герцога, не употребляются из боязни попортить их лак и полировку. Нашему товарищу также не понравились общества, в которых г-жа Фабброни, известная изяществом и красотою своих стихов, царствовала деспотически и одна управляла разговорами. Окружающие ее были только ее отголосками или только отвечали на ее вопросы.

К счастью, театральные обычаи наших соседей совершенно уничтожились, и в их обществе начались беседы свободные, в которых всякий принимает участие сообразно с своим положением и с своим более или менее смелым характером.

Между Флоренцией и Болоньей, куда наши путешественники прибыли 28 сентября, они останавливались в Пиетра-Мале для наблюдения над вечными огнями, которые изучал уже Вольт.

В Болонье Гей-Аюссак посетил графа Замбекари, потерявшего шесть пальцев, спускаясь по веревке из горящего монгольфьера: несмотря на страдания, граф разговаривал с Гей-Аюссаком о новом своем намерении, за которое он после заплатит своей жизнью, и которое состояло в том, что он хотел подняться на шаре с гидрогенным газом, нагреваемым лампами с двойным течением воздуха. И так аристократический физик вздумал случайное сгорание монгольфьера заменить неизбежным взрывом. Предвидение Гей-Аюссака исполнилось.

Наши путешественники не долго пробыли в Болонье, которой университет потерял свою старую славу. Профессор химии Пеллегрини Савиньи оставил в уме Гей-Аюссака худое воспоминание за то, что в своей «Химии» поместил изобретенные им способы составлять хорошие шербеты и превосходный бульон.

Гей-Аюссак не совсем был прав, считая эти главы химии Пеллегрини достойными одних записных шарлатанов. Несмотря на мое уважение к мнениям Гей-Аюссака, я осмелюсь думать, что кто подводит под общие и точные правила приготовление нашей пищи, особенно пищи бедных работников, тот разрешает важный вопрос гигиены. Потомство будет удивляться тому, что в XIX столетии большую часть питательных веществ приготовляют эмпирики, не рассуждающие и непросвещенные наукою.

Байрон рассказывает в своих записках, что в Равении одна светская дама просила Гумфри Деви доставить ей помаду, от которой чернели бы и росли брови.

Я не удивился бы негодованию нашего товарища, если бы от него потребовали такой же помады. Но великое различие между мазью щеголихи и правилами для улучшения пищи многочисленного класса людей, удовлетворяющих чувственности богачей.

Гумбольдт, Бух и Гей-Люссак приехали в Милан 1 октября. В этом городе жил тогда Вольт; но они с трудом его отыскали. Гражданское и военное управление столицы Ломбардии тотчас удовлетворяло желанию иметь адрес какого-нибудь подпоручика пандуров или кроатов, или какого-нибудь поставщика военных принадлежностей, или какого-нибудь гранда; но оно не заботилось о Вольте, о славе Ломбардии, и имя которого произносит потомство с глубоким уважением; оно знало только людей, не оставляющих следов своего существования.

С негодованием отворотим глаза от таких несообразностей наших обществ и станем продолжать наш рассказ.

Наши путешественники узнали в Милане, что ученый мир волновался опытами Конфиллячи, ученика Вольта, будто бы открывшего в воде соляную кислоту и соду, элементы без труда отделяемые вольтовым столбом. Они спросили о том Вольта, и знаменитый физик отвечал: «Я видел опыт, но не верю ему». Этими словами он намекнул на осторожность, которой надобно вооружаться против подобных невероятных явлений. Замечанием Вольта должно руководствоваться особенно при опытах, производимых чрезвычайно чувствительными снарядами, на которые действует самое присутствие производящего опыт. Выражение Вольта: видел, но не верю, было бы весьма полезно для нашего времени, предохранив многих сочинителей от самых странных и смешных промахов.

14 и 15 октября наши путешественники переправлялись через С.-Готар; но Гей-Люссак не мог наслаждаться удивительным и поучительным зрелищем; гигант скрывался под непроницаемым туманом. Неудача Гей-Люссака была вознаграждена в Люцерне подобным рассмотрением рельефа Швейцарии, составленного генералом Пфиффером.

В Геттингене, 4 ноября, великий натуралист Блюменбах, еще полный жизни и деятельности, с усердием оказал университетские почести нашему молодому соотечественнику.

16 того же месяца Гей-Аюссак прибыл в Берлин, где всю зиму провел в доме гостеприимного Гумбольдта, в котором собирались все знаменитости города. Но более всего он проводил время в обществе химика Клапрота и физика Эрмана.

Гей-Аюссак оставил Берлин весною 1806 г. и оставил неожиданно, получив известие о смерти Бриссона. Гей-Аюссак надеялся получить его место в Институте.

Рассматривая ныне труды современников Гей-Аюссака, имевших также надежду на избрание в академики, удивляемся, что присутствие нашего молодого друга считалось в 1806 г. необходимым; но надобно вспомнить, что в конце XVIII и в начале XIX столетий тот казался истинным физиком, кто владеет богатым собранием снарядов, хорошо вычищенных, покрытых лаком и красиво расположенных в стеклянных шкафах. Гей-Аюссак имел только неказистые снаряды для ученых исследований, и потому опасался многих препятствий и соперников. Сохраним эти воспоминания для утешения тех, которые встречали или встретят неудачи в академических избраниях.

Солнечная система Небесные тела Вселенная Космология English version